А напротив — белый дом, где сделаны такие огромные окна, что похожи на стеклянные стены, это прибежище лицедеев и фигляров. По-нашему — это дервиши, а по-вашему — скоморохи. В каждом веке люди грешат одними и теми же страстями.
— Зачем мне это? Какое это имеет отношение к моему будущему?
— В этом городе будущего есть человек, имеющий отношение к твоей судьбе…
Григорий решил, что факир сей спятил с ума по старости лет. Но тот показал ему девятиэтажный дом. Таскала людей вверх и вниз железная коробка, похожая на нужник, подвешенный на металлических веревках.
В двух комнатах этого дома не было мебели. Там был старик. Он писал на бумаге, зачеркивал, бормотал, вскрикивал. Иные слова старика Григорий вовсе не разобрал.
— Люди! Страсти! — воскликнул старик. — Белые. Красные. Государственники. Рыночники. Деда и отца убили, мать уморили. И мою съели жизнь. Свобода! Дочь уж и не увижу. Денег на билет нет.
Глазами ослаб. Написал книгу, издать не на что. Графоман мигом тиснет, все двери лбом пробьет. Бумага — серебро, обложка — золото, слова — навоз!
— Кто это, о чем он? — спросил Григорий.
— Забыл я, как в будущем такие люди называются, — сказал йог, — ну, вроде, монах. О людях пишет, для их пользы. В одежде и питье обходится малым, радость видит в труде, за который получает пинки да болячки.
— Зачем мне его видеть?
— Так он про тебя пишет. Ну, как ваш князь Шаховской писал про поход Ермака в Сибирь.
И понял Плещеев, что старик этот сейчас как раз вглядывается в него, Григория, в его время, видит Томский град с его башнями, чайками над водой, петухом на тыне, флажками-ветреницами, гидравлюсом на плотине.
Григорию хотелось спросить летописца, как он узнал про его время и про самого Григория? И каково старику живется в каменном граде, где не осталось ручьев, озер, шумно и дымно? Как жить без чистых рек, лесов и полей?
Но картина города будущего замерцала и исчезла.
— Разучился я, — сказал маг, — годы не те.
— Ты теперь не так далеко, а лет на пять вперед загляни.
— Нет. Я лишь раз могу прочитать волшебное заклинание. Повторить это возможно только через сто лет.
— Ну вот, за такие-то деньги!..
— Не огорчайся, то, что ты видел, тоже ведь твое будущее. Старик-монах, помогай ему Аллах, напишет твою историю и многие люди прочтут ее. Они будут вместе с тобой негодовать и огорчаться, любить и ненавидеть.
Разве я маг? Разве я чудотворец? Я много умею: я могу лечить желчью ящерицы лихорадку, сушеным глазом крокодила могу исцелить женщину от бесплодия. Я много чего могу. Но того, что может этот старик, я не могу, да продлит Аллах дни этого Хафиза! Да пошлет он ему спонсор-бея! Пусть напечатают твою историю золотыми арабскими письменами в чудесной книге, в переплете из самого лучшего пергамента.
И будет книга долго нетленной, и очень многие, пусть даже не очень добрые, люди будут жалеть тебя, будут грустить о том, что могло у тебя быть да не исполнилось, будут оттаивать сердцами.
— А на что мне их жалость, если меня к тому времени все равно давно уж не будет?
— Не говори так, уважаемый из уважаемых, никто не знает: где мы есть и — когда? Мы, люди, видим только мираж знания, а подлинное знание имеет один лишь великий Аллах… Прости меня, я старый человек, мне было сто лет, когда я жил еще в Шемархане, а с тех пор много воды утекло. Я больше не задерживаю тебя…
Туман рассеялся. Григорий, выйдя из юрты и вдохнув свежего речного воздуха, подумал, что он спал от дьявольского чада и дыма и ему приснился странный сон. Зря потратил целое состояние на басурманский чай и табак. Что могут знать выжившие из ума скоморохи?
Григорий сунул руку в кисет, куда он положил подаренный стариком бронзовый браслет. И гнев охватил Плещеева, ибо браслет тот обратился в круглую засохшую каральку собачьего дерьма. Вернуться? Набить предсказателю рожу? Но рука на такого древнего старца не поднимется. Дудочки зеленые! Кальяны! Пропади они пропадом!
25. СТРЕЛА ШАЙТАНА
Все в этот год было странно. Ночью в небе появилась хвостатая звезда, была долго, потом улетела. С неделю белки шли через великую реку Тому, скакали по пашням и через посады, хоть бери их руками.
Это, говорили знающие люди, к великому гладу, большим смутам, к мору. Попы в церквах принимали явки от казаков и крестьян, но и у детей боярских явки брали, заверяли все печатями и прятали в ларцы вместе с церковными бумагами.
Было в иных бумагах писано против Щербатова, а в иных — против Бунакова. Пятница не суется вперед четверга. Бумаги в церковных ларях хранят людские обиды и мысли. Кто будет истину искать, тот сюда обратится. Тут не пропадет.
Кучерявый, русобородый воевода Бунаков службу правил толком, жалованье казакам платил сполна, ясашных зря не обирал, не обсчитывал. Про него уж не скажешь, что в царстве слепых и кривому честь. Наш!
Однако если человека упекли в тюрьму, так он вовек не забудет, кто это сделал. Если у человека хоромы пограбили, у женки его серьги из ушей с мясом вырвали, не забудет он того по гроб жизни. Дети боярские на Бунакова зуб имели, большой зуб. Да только пока его в поповской шкатулке спрятали. Придет наше время!
Ясашные тоже разные. Князец Изегельдей думал так: Щербатой самим царем был назначен, а Бунаков выбран казачишками и прочими томскими людишками. А кто — старше?
Изегельдей ночью пробрался ко двору князя. Приедут из центра подьячие, будут считать, чем меньше в доме пушнины найдут, тем и лучше.
Князь Осип проявлял военную хитрость. Выходил с кувшином вина к казакам, стоявшим в карауле возле ворот, садился на лавочку:
— Вам служба, казаки, спать не дает, мне — обида, стережете меня аки ворога. Берите стаканы, погреемся…
А в это время с другой стороны двора княгиня Аграфена да княжич Константин тюки через тын бросали. Людишки Изегельдея по-рысьи исчезали во мраке.
Но не все люди племени были верны Изегельдею. На другой день двое к Илье Микитичу пришли. Изегельдейка, мол, отправил Оськину пушнину да письмо для царя с холопами своими. Теперь они бегут тайными тропами до самой Обы-реки.
Призвал Бунаков Григория. Поедешь? А Григорий уже чувствовал, что томит его безделье, а тут и дело само нашлось.
Переправились через Тому, углубились в таежные дебри. Отряд затерялся среди стволов.
Предавшие Изегельдейку Тогурма да Апса и вызвались быть проводниками. Григорий взял в свой отряд Бадубайку, Ваську-Томаса, Дашутку — рыжую шутку да глухого Пахома.
— Мало! — сомневались проводники — Изегельдей — не просто мурза, он колдун большой. У него и отец, и дед — все шаманами были. Хочет — делает гром, хочет — шлет туман.
